даже сейчас кругом идет голова.
Злюсь на свою глупость, и от мыслей до языка шкварчит огонь.
— Выметайся! Это наш с Сергей Степановичем участок и дом!
— Чего? — впадает он в искреннее изумление, и немедленное неистовство. Как факел из линолеума вспыхивает под два метра ввысь. — Тебе в больницу точно надо!
Смотрю на него будто не из тела своего. А из какой-то другой версии себя. Такой, что сейчас гневной дрожью блокнот в руках сминает, как салфетку.
— Где мой ребенок?
Дышать он начинает лихорадочно, кажется, вдохи выдохи опережают. У него из горла даже дикий хрип выскакивает: тот будто после пережитого внутри грудной клетки спасение ищет.
— Что, — сипло говорит он. На вопросительную интонацию его, видимо, не хватает.
— Случайно не в спорткомлексе, который ты без меня клялся не строить?
Стоял тогда в номере и смотрел на меня, как помешанный. А я поверила! Наообещал с три короба, а на самом деле выжидал…
А если и не выжидал, то забыл вообще, что я об этом подумаю. Что я почувствую! Что для меня важно!
Вася выпрямляется, и осматривает мебель между нами. Будто только ее заметил.
— Ты очнулась. Здоровая, наконец-то. Ты очнулась… и первое, о чем ты думаешь, это ебаный спорткомплекс?!
Вместе смехом у меня на губах взрываются всхлипы. Изумленным взглядом обвожу стол перед собой.
— Г-где ребенок мой?
— Какой твой ребенок, — наклоняет голову он. Как хищник.
— Ваня! Где он!
— С каких это пор оборвыш стал твоим ребенком, Алиса!
— С сегодняшних, — прикрикиваю на него. — Когда захотела. Ты… ты что в тюрьму его посадил, Вася?
Кулак отряхивает ручища свои, и явно приняв опрометчивое решение, начинает тумбу отодвигать. Я отскакиваю в самый дальний угол своего убежища.
— Не смей, не смей трогать мою защиту!
— От чего защиту? — бормочет он, уже и до кресла добирается.
— От тебя! — пытаюсь кричать я, но выходит как задавленное рыдание.
Вася медленно поднимает голову, и глазами мглистыми и покрасневшими имеет наглость смотреть на меня… растерянно.
— Что ты говоришь, Алиса.
— Ты смеешь являться сюда как ни в чем не бывало. После того как обманул меня! И подставил ребенка!
— Я обманул? — задыхается он. — Я подставил? Да я тут чуть не вздернулся! Ты обалдела вообще? Кого ты защищаешь? Он же тебя практически убил.
— Ребенок? Ваня? Это ты обалдел. На нас напал незнакомец!
— И что? — кидается он ко мне с другой стороны, разговаривая через кровать. — Та отрава — паразита малолетнего только рук дело! Из-за тебя его отравили.
Ваня… Ваня соорудил кустарную лабораторию? И тот мерзавец откуда-то узнал об этом.
Боже, да козленочек — талант. Подручными средствами такое соорудить, еще и в его возрасте.
— Ничего себе, — шепчу я. — Это все… Ваня сумел сделать?
— Ты слышишь себя вообще? — ревет, как раненный зверь, Вася, бросаясь из одного угла в другой. — Он чуть не убил тебя. Это все его вина. Не смей защищать его!
— Вася, — ледяным тоном начинаю я, — где он сейчас и что ты с ним сделал?
Он прищуривается.
— У меня где надо сидит. Думает о своем поведении. И я с ним ничего не сделал. Ради тебя! Ради твоего тупоголового упрямства.
Я едва не спотыкаюсь на ровном месте, и задыхаться начинаю.
Тупоголового?
Упрямства?
Это он обо мне? Хватит!
— Вот как значит. Немедленно привези его сюда! Он к тебе не имеет отношение! Как и я, Вася! — вытираю нос, но это бесполезно. Щека дергается, как и израненная нога. — Ты обманул меня. Предал. Я держусь… я держусь только ради Вани.
Он немигающие глядит на меня. Словно я тут предательница и обманщица. Накручивает меня воронкой ошалелого взора. Отворачиваюсь, чтобы только не видеть его. Никогда!
Он бросается ко мне через кровать, но я рыпаюсь обратно, к заваленному папками краю тумбы.
Упираясь рукой в матрац, Кулак заходится такими выдохами, что кажется, верхняя часть туловища сейчас расколется.
— Ты что делаешь, Алиса? — хрипами своими меня задушить хочет. — Ты еще не поняла, что случилось-то. Ты языком не мели. Ты — моя и это не обсуждается, понятно здесь?
Я мотаю головой. Он в оцепенении следит за этим движением.
Обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул, обманул.
Господи, я распадаюсь по частям. Все дергается. Пытаюсь одну свою руку другой успокоить, и Кулак рассерженно смотрит на них.
— Я поверила тебе, — шепчу я. — Я так… боялась тогда. А у тебя даже оправданий на языке нет. Зачем ты это сделал? Сделал, как хотел, да? Так я тоже имею право делать, как я хочу.
— Ебаный спорткомплекс строится по конкретной причине. Я не позволю кому-то причинить тебе вред. Нравится тебе это или нет!
— Ты же поклялся! Как раз перед тем, как…
— И что? — ударяет он кулаком по стене. — И что это значит, если речь идет о тебе, Алиса! Тебя чуть не убили. Когда это дойдет до тебя, твою мать. Когда!
Я мотаю и мотаю головой.
— З-зачем это надо было, пока я в больнице лежу? Там охрана твоя! Со мной бы ничего не случилось. Почему ты тогда не подождал… меня?
Молчит, и я погибаю. На самой недосягаемой глубине моей души, где давление смертоноснее, чем открытый космос, я надеялась, что у него найдется ответ.
Все это время надеялась.
Ведь я… не смогу без Васи. Он — моя душа.
И моя душа оказалась обманщиком и предателем.
— Уходи, — говорю я хрипло.
— Еще чего! — взрывается он. — Я сделал так, как сделал. Тебя там не было. Вообще везде. И когда ты без сознания лежала там… Лучше было открыть стройку срочно.
Кулак раскидывает в стороны кресло и комод, но я ничего слышу, кроме тишины в своем сердце. Теперь дергающийся попрыгунчик в груди онемел. Такое случается. Даже у людей. От потрясения они теряют голос навсегда. Хотя помнят, как надо разговаривать.
— Послушай меня, Алиса! — Он хватает меня за руки. Мнет их и мнет, сам стараясь понять свои действия. — Я завинил перед тобой за стройку, но это не имеет никакого значения. Плевать на трещины и детдом. Тебя преследуют и убить
